Каждодневное ощущение металлического привкуса алой и вязкой крови во рту, которую он распробывает на вкус спустя несколько осознанных минут после пробуждения, становится для Пайнса неотъемлемым утренним ритуалом в течении пяти лет его дальнейшей жизни. То, что перед его сонными шоколадными глазами открывается привычных вид родных стен комнаты, а в солнечном воздухе воцарившегося утра витают редкие блестящие пылинки от заброшенного в противоположную сторону кровати шерстяного одеяла; то, что этот день соблаговолил наконец наступить, а сам шатен отчётливо слышал заместо яркого пения лесных птиц за окном своё собственное и гулкое биение сердца в грудной клетке, выразительно отдающиеся в больные от резкого просыпания виски — все эти незначительные, обыденные для простого человека вещи знаменуют Дипперу о том, что некогда погибший в этой материальной действительности разум вселенной смилостивился над ним и в этот кошмарный раз, подарив очередной день жизни в своей реальности. Мальчишка не знал и вовсе не представлял, что уготовит ему Билл Сайфер в следующую ночь до первых лучей солнца — его ледяная дьявольская мстительность заставит восхищённо вздохнуть любого ныне живущего одержимого убийствами маньяка — в его власти забрать в свои параллельные миры и саму обжигающую, будто свет поверхности солнечной звезды, человеческую душу, с которыми у этого демона разговоры, как правило, убийственно коротки и печальны. Сегодняшний день не становится исключением из негласных правил Сайфера, знатно, но тем не менее несколько быстро наигравшись с его внутренним душевным миром, вновь перевесив весы эссенции гармонии в сторону мучительной боли, беспросветной тьмы и безумного отчаяния. Форд Пайнс, наблюдая за не наилучшим состоянием своего внучатого племянника, сжимает в хруст крепкие кулаки от нахлынувшего бессилия и безнадёжности нагнетающего происходящего. На каждые новые расспросы со стороны дяди Диппер уверенно отмалчивается, пытается избегать от этого неприятного разговора всевозможными мыслимыми и немыслимыми путями, пока эта самая беседа способна подпадать под категорию преодолимой. Но с каждым новым днём неугасаемое волнение в глазах Стэнфорда за своего ученика начинает возрастать, набирать обороты всё больше и больше, а значит неизбежность диалога по душам приближается с каждым неосторожным молчанием Диппера всё ближе и ближе. Нет, Пайнс не боялся раскрыться перед своим учителем, поведать ему о наболевшем, о Билле Сайфере, о ежедневном привкусе крови на своих губах, но последнее, чего желал мальчишка, так это обременять Форда своими глупыми проблемами и в лишний раз напоминать ему о том старом треугольном демоне, навлекший на этот мир целый вагон и маленькую тележку смертельных опасностей. Когда отношения между дядей и его внучатым племянником начинают плавно достигать той самой критической точки недосказанности, где Форд рискует запереть Диппера в лаборатории и провести с ним разговор формата тет-а-тет без права на очередной побег, мальчишка решает разобраться со всем самолично, тихо выскальзывая из Хижины Чудес и никому ничего не говоря, направляется в сторону до боли знакомой лесной полянки, где великая битва пятилетней давности отыграла завершающую ритурнель.

„В книгах положительные персонажи издревле анализируют поведение отрицательных, стараясь понять истинные цели их истязательных деяний над другими — невинными. Я не оказался редкой птицей дальнего полёта, Билл. В своё время я сумел понять Пасифику, нашёл в себе силы обратить на свою сторону в нашей войне Гидеона, оказался в состоянии простить проступки Робби — понимаешь, это, во всяком случае, лучший финал наших историй взаимоотношений. Я уяснил мотивы их злых проделок, как удавалось мне изучить и поведение прочих злодеев нашей бесконечной истории в городе Гравити Фолз, но ты — то самое чёртово единственное исключение из всеобщих правил всей сверхъестественной игры.“
Всё же каменное изваяние Сайфера оказывается приятным молчаливым слушателем мальчишеских откровений, в отличии от его живой треугольной копии в кровавых сновидениях шатена. Он не зажмёт чёрную руку на хрупкой шее Пайнса; он не вырвет бьющееся сердце из человеческой груди и с хлипким звуком не пережмёт тонкими пальцами сокращающуюся жизненно важную мышцу; он не сожмёт дьявольской силой органы внутри тела, заставляя Диппера пасть коленями на землю, — камень никогда не переимет прерогативные привилегии короля царства сновидений. А поэтому преемник дел Стэнфорда Пайнса без боязни глядит в безжизненный хищный зрачок Билла, восседая перед ним на зелёной траве, подогнув под себя колени.
„Либо до сих пор не могу поверить, либо я попросту не могу переварить это, но я до сих пор не свыкся с тем фактом, что ты планировал разрушить человеческий мир ради своей собственной потехи. Забавы ради. Так ли это на самом деле, Билл? А может быть ты был ведомым иными причинами, из-за которых ты таил завзятую ненависть на эту планету? Ты совсем не капризный маленький ребёнок, чтобы заниматься такими глупыми_несуразными вещами. Может быть причина кроется в совершенно противоположной стороне осмысления всей нашей беды, а поэтому добраться до сути твоей проблемы смогут лишь те самые избранные единицы?“
Летний денёк плавно перетекает в прохладный вечер, но Диппер за разговорами со статуей этого вовсе не замечает. Мыслями он возвращается в свою реальность только тогда, когда по телу хлипким током проходит волна холодного воздуха, заставляя вчерашнего школьника слегка поёжится и прийти в себя. Он мотает головой из стороны в сторону, резко поднимается с колен, не забывая отряхнуть с ткани светлых джинсов прицепившиеся травинки и мокрые после дождя_такие редкие опавшие прошлогодние листья. Но он не спешит вернуться в Хижину Чудес до падения первой звезды с почерневших ночных небес — шоколадный взгляд всё тем же изучающим после долгих лет разлуки осматривают каменное изваяние Билла Сайфера, будто стараясь выявить хотя бы мельчайший заметный подвох. Неразумно, особенно после долгих душевных часов откровений проведённых рядом с мёртвой копией разума вселенной, но всё же некое скрытое беспокойство в душе Пайнс чувствовал так остро, как не чувствовал изменённое состояние своей сущности никогда раньше. А, может быть, сейчас играли роль совершенно иные эмоции и ощущения, коим Диппер объяснения дать не в состоянии? Даже сейчас, потянувшись своими тёплыми пальцами к протянутой холодной руке статуи, он не может более не думать ни о чём, как о тех самых лучших воспоминаниях из недалёкого детства. О временах, когда семья Пайнс одержала сокрушительный вверх над непоколебимым древнейшим существом.
„Знаешь, я бы был даже не против увидеться с тобою вновь. Не воевать. Поговорить. И не во снах, где ты мне и слова не даёшь сказать перед очередной смертью, а в живую, в нашей материальной действительности. И если бы ты слышал это, то ты бы звонко рассмеялся над моим скромным пожеланием увидеться с тобой. Но это невозможно, Сайфер. Ты — мёртв, тебя больше не существует. Ты — плод моего больного воображения, о котором узнает и дядя Форд, если он в скором времени прижмёт меня к стенке, в сотый раз заприметив моё не самое лучшее состояние. Так что прошу тебя, Билл, оставь меня в покое. Дай мне любоваться в ночных сновидениях темнотой, а не твоими очередными издевательствами над моим телом. Хватит. Я устал. Смени пластинку.“
Человеческая ладонь поверх каменной руки демона; желание новой встречи; новые, неведанные доселе чувства - как же мало необходимо для того, чтобы высшая вселенская сила услышала душевный зов, образуя между двумя противоположными существами незыблемую связь.